Долгая дорога к дому
Долгая дорога к дому
По закону бытия – все мы родом из детства: у одних оно шоколадно – беззаботное, у других горькое, сиротское. Но дети войны – у них слишком суровая мамаша, которая безжалостно бросала своих деток под танки и под пули, раскидала по пыльным и слякотным дорогам всего мира, лишая их детства.
Жила – была девочка Нина, единственная дочь своих любящих родителей. Они были бессеребренниками, людьми с кристально чистой душой; в том же духе воспитывали дочь. Отец был очень преданным делу человеком. Воевал в Первую мировую, побывал в австрийском плену. В 1920-м году вступил в компартию; был уполномоченным по борьбе с бандитизмом; секретарем партийной ячейки; культработником. Но имел слабые легкие, а скудное питание и напряженный труд усугубили его состояние и в 1940-м году его не стало. Мама Нины еще раньше ушла из жизни. Мачеха уехала к своим родственникам, оставив 13-летнюю девчонку на попечении руководителей совхоза. Несмотря на свое сиротское положение, Нина благополучно окончила 7-й класс.
Когда началась война, совхозное начальство эвакуировалось, не позаботившись о сиротах – их было четверо.
Пришли немцы, заставили малолеток убирать помещения, собирать и грузить овощи и зерно для отправки в Германию. За малейший промах немец и его прихвостень – переводчик из наших били плеткой. Дети надрывались на непосильной работе, отчего вскоре у Нины случился приступ аппендицита, и это едва не стоило ей жизни. Спали они на камышовых матах, такими же и укрывались, одежду носили из мешковины, мокли и голодали, - никому не было дела до их участи. Летом 1943-го года к общежитию подъехала подвода, и бригадир велел садиться, якобы ехать рыть окопы. Прибыли в районный городишко и увидали площадь, обтянутую колючей проволокой, а внутри плачущие дети, снаружи тянущиеся к ним руки, крики матерей, лай овчарок и пинки фашистов, прогоняющих рыдающих женщин. Всем плененным приказали раздеться донага, комиссия врачей произвела медосмотр. За три дня собрали эшелон товарных вагонов, полностью забитых дрожащими от страха подростками. Когда он тронулся, заиграл духовой оркестр, - для того чтобы заглушить плач. Это был нечеловеческий всеобщий вопль страдания, - ведь многие прощались навсегда.
Наша Нина уезжала в неизвестность, будто погружалась в омут страха и тоски, и по ней, сироте, некому было проливать слезы. Только и спасение, что рядом такие же, как она сама, подружки – горемыки. За годы фашистской неволи они не раз выручали друг друга.
После долгого мучительного пути их привезли в Германию – в лагерь за колючей проволокой и поселили в бараки, одев на шеи как телятам, жетоны с номерами. В километре от их бараков располагался лагерь русских и шахтеров, и у наших узниц была задача – прокладывать шпалы. Кормили скудно: На завтрак маленький кусочек хлеба с маргарином; на обед похлебка из брюквы, тянущаяся, как кисель жижа, на ужин постная тушенная брокколи. И повсюду, с редкими передышками – взрывы. Американцы бомбили немецкие города.
Однажды во время работы Нине стало плохо – корчилась от боли в боку неделю, не ведая, что с ней. После того, как приставили к животу грелку, стало совсем худо. Показали врачу, тот поставил диагноз – перитонит. Прооперировали, но врач заверил, что она не жилец. Сестры по уходу, монашки читали над ней отходную молитву. Но кто знает откуда пришло спасение – то ли жажда жизни юной девушки сыграла роль, то ли молитва, услышанная Всевышним, решившим – не пора!
Шел уже 1944-й год, и война входила в свой завершающий этап. Многие немецкие города американские бомбардировщики сравняли с землей, и лагерь уже никем не охранялся. Узницы разбрелись кто куда, ища пропитания и пристанища. Бывало, во рву ночевали, и в подвале батрачили в немецких семьях буквально за кусок хлеба. Узнали, что существует организация Красного Креста, и попросились в помощницы. Их покормили, дали необходимую одежду. Жили в бывших казармах, соблюдали дисциплину, учились медицинскому делу и обращению с оружием.
Однажды, весной 1945-го, всех созвали на митинг. Когда объявили, что кончилась война, от непередаваемой радости Нину била дрожь. Неужели она скоро увидит Родину? И хотя ее там особенно никто не ждал, другой мысли не было – только домой! Но скоро только сказки сказываются. Вместо долгожданной дороги домой Нина оказалась в фильтрационном лагере за колючей проволокой. И хотя режим был щадящим, т.е. можно было на пару часов выйти в город, по-прежнему это была неволя. Нина работала санитаркой, и эти хлопоты отвлекали, скрашивали долгие дни ожидания встречи с Родиной. Зато ночи порой давали наивной девушке понять, что эта самая Родина относится к ней весьма настороженно: участились ночные вызовы в мрачный кабинет, где только голый стол, над ним бьющая в глаза висячая лампа, бросающая на строгого «собеседника» густую тень… Это была служба КГБ.
Ожидание отправки из фильтрационного лагеря домой длилось больше года, и вернулась Нина только летом 1946-го. Из документов получила на руки только крошечный листик с отметкой: фамилия и куда направляется. Когда поезд пересек границу, и показались родимые поля, где серпами жали пшеницу, даже видавшие виды солдаты не могли сдержать слез. И вот, наконец, родной город в руинах – ни дома, ни близких, и до тошноты, до головокружения хочется есть! Но где-то в подсознании теплится надежда: не может быть, чтобы все так плохо закончилось; ведь сколько мытарств, сколько мук она вынесла на чужбине, неужели родная земля не принесет спасения? Добрые люди поддержали растерянную девушку, посоветовали идти расчищать завалы. Это уже было кое-что: место в общежитии, тарелка супа, и с утра до вечера камень – ракушняк на носилках. А еще самодур в форме, допросы, отпечатки пальцев, словно ты преступница. В чем она, сирота, провинилась? В том, что выжила? Или в том, что не осталась прислуживать во вражеской стране? Слезы обиды душили, разум отказывался понимать: за что такое недоверие к ней? И все-таки, наверное, добрых людей больше, и они не оставили в беде сироту. Когда Нина получила паспорт, это помогло найти постоянную и посильную работу – она снова была санитаркой.
Шел голодный 1947-й. Привозили опухших с голода людей, многих спасти не удавалось. Смерть витала повсюду, - по обочинам дорог валялись доходяги вперемежку с трупами, и некому было отдавать последний долг…
Канули в лету сороковые – роковые годы. Постепенно жизнь налаживалась. Нина стала медсестрой, создала семью, вскоре стала мамой. Казалось – вот оно, счастье; все как у людей. Но долгие годы ей, без вины виноватой, не давал покоя зоркий глаз КГБ. И лишь в 1991-м Нине Васильевне было выдано свидетельство «Бывший малолетний узник концлагерей». Очень давно старая цыганка нагадала нашей героине, что та будет много страдать, и только на склоне лет обретет радость жизни. Так и оказалось: ушли в прошлое голод, бездомье, промозглые общаги, обшарпанные коммуналки. Нынче у Нины Васильевны чистый, теплый, уютный замечательный дом, где хозяйка безмерно рада гостям и готова поделиться всем, чего посылает ей Бог; делиться последним куском ее научила горькая сиротская доля. Значит, права оказалась цыганка! Вот и не верь после этого в судьбу!
Из газеты "Будьте с нами"
Автор: Александра Пугачева
Обещанная красота или красивые обещания?